Этот Вечный огонь, горящий у Кургана Бессмертия в Богородицке, зажег в 2015 году  мой отец, участник Великой Отечественной войны, защитник блокадного Ленинграда Михаил Андреевич Красиков.

Сейчас он – очень старый и больной человек, подводит память, но несколько лет назад я записала его воспоминания о жизни в блокадном кольце, о людях, отстоявших северную столицу и не пустивших врага на питерские улицы.

Вот что рассказал мне отец.

В 1942 году Миша, 17-летний студент Егорьевского станкостроительного техникума, получил повестку, призывающую его на службу в армию. Эшелон, в котором ему предстояло отправиться на фронт, формировали в Москве, и состоял он, по большей части, из вчерашних школьников.

Ситуация на фронтах была тяжелой и ни о какой «учебке» речи не велось: одетых в штатскую одежонку необстрелянных мальчишек погрузили в теплушки и отправили на передовую. А они по знакомым названиям мелькавших за окнами станций пытались определить конечную точку маршрута.

Через две недели пути будущих солдат выгрузили на берегу Ладоги. Дело было в январе, в Москве трещал мороз, а под Ленинградом их встретила оттепель. А когда стемнело, колонна призывников совершила 40-километровый марш-бросок через озеро. Знаменитая «дорога жизни» представляла собой обозначенную вешками расчищенную от снега ледяную трассу, по которой бесконечным потоком в обе стороны «текли» люди и автомобили.

Утром колонна вышла на другой берег Ладоги и оказалась в Ленинграде. Направления в часть ребята ждали неделю и за это время сильно оголодали: кормили солдатиков не просто скудно, а очень скудно – миска баланды да кусак хлеба – вот и весь суточный паек.

Поскольку отец был парнем грамотным, заявку на него и еще нескольких таких же ребят подали из прожекторного батальона и распределили по зенитным точкам, расположенным вдоль линии фронта.

Часть, куда он попал, стояла в трех километрах от города Пушкин, у самого подножия Пулковских высот, где находилась знаменитая на весь мир обсерватория. Ребят обмундировали, выдали оружие – старые, выпуска начала века канадские карабины; стали обучать работать на технике. Специальностей было две: прожектористы и звукооператоры, которых попросту называли «слухачами». Отец стал прожектористом.

Задачей подразделения стало услышать, а потом поймать в перекрестие лучей вражеские самолеты, армады которых постоянно летали бомбить Ленинград. Работы хватало: днем  отсыпались, а вечером заступали на дежурство и по сигналу «слухачей» врубали прожектора, мощность которых позволяла посылать луч на расстояние до 10 километров.

В целом на фронте в это время наблюдалось затишье, установилось некое равновесие сил. Немцы прекратили наступление, решив, что проще взять город измором, но артобстрелы вели ежедневно. А против солдат шла настоящая психологическая война: с самолетов на наши позиции сбрасывали листовки, через громкоговорители фашистские пропагандисты призывали сдаваться в плен, а из вражеских окопов постоянно звучали песни. Самыми часто повторяющимися были строчки из «Варяга» - «Напрасно старушка ждет сына домой…». Слышно было очень хорошо: расстояние между противоборствующими сторонами – всего-то километра два.

Жили отец и его сослуживцы в землянках, которые сами же и построили: крыша в три наката, стены и потолок обиты фанерой, печь да нары…

Раз в неделю ходили в тыл за продуктами. Трое идут, а один поднимается на вышку и в мощный бинокль наблюдает за ними и комментирует: вышли, сели, едят…

Тема еды волновала ребят чрезвычайно, потому что кормили их, сами понимаете, очень плохо. Многие уже к концу зимы были отправлены в госпиталь с диагнозом «дистрофия». Особенно не повезло тем, у кого начался период активного роста: вытягивались, как тростиночки, худели до прозрачности и тихо умирали.

Говорят, что к чувству голода привыкнуть невозможно. Но это неправда: ребята привыкли. Отец говорил, что есть хотелось постоянно, но думать об этом как-то переставали, слишком много впечатлений для молодого ума.

А весной к дистрофии прибавилась новая напасть: все до одного бойца заболели «куриной слепотой»: днем видели прекрасно, а чуть наступали сумерки – сразу слепли. С этой болезнью медики справились быстро, введя в солдатский рацион витамины.

Первых убитых товарищей отец увидел в начале мая. Потом их было много, но этих первых он вспоминал всю жизнь. Он находился на наблюдательной вышке, когда начался артобстрел. Был он так себе, «жиденький» -  в район позиций упали только три снаряда, но последний угодил прямо в землянку, в которой жили пулеметчики. И тут же стало тихо. Стометровку, отделявшую от соседей, прожектористы преодолели за считанные секунды и увидели изуродованные бесформенные тела, полузасыпанные землей и бревнами. Привыкнуть к этому зрелищу папа так и не смог…

На первоначальной позиции подразделение простояло весь 1943 год. Под постоянными обстрелами, иной раз такой интенсивности, что даже солнца не было видно в клубах дыма и пыли.

Кроме фашистов приходилось бороться еще и с крысами, которых было великое множество, и опасность эти твари представляли немалую. Как-то ночью солдаты проснулись в землянке от ужасного крика. Кричал старшина, спавший за перегородкой. Оказывается, но лицо спящего человека упала бежавшая по потолку крыса, он спросонья схватил ее рукой – и кончика носа как не бывало. Пластических операций в условиях фронтового лазарета никто не делал, рану просто зашили, залечили, и наш старшина вернулся в часть уже курносым.

Именно в это время отцу довелось стать очевидцем разведки боем, проведенной в Красном Бору штрафным батальоном, и увидеть в деле самое секретное оружие СССР – легендарные «катюши».

А затем наступило одно из самых значительных событий в ходе войны: сначала – прорыв, а затем и снятие блокады. Резко улучшилось снабжение, у каждого из бойцов появился автомат, перестали быть редкостью блага «второго фронта», бойцов обеспечили теплой одеждой, рукавицами. Голод отступил…

А снятие блокады отец описывал так: сначала в войсках началось усиленное движение, подходили новые части и техника. А рано утром начался мощнейший артобстрел Пушкина и Павловска. В течение получаса по небу летел бесконечный огненный поток, лилась река металла. Короткая пауза – и второй такой же удар. А потом пошли пехота и танки. И через несколько часов блокада, длившаяся без малого три года, стала достоянием истории.

Ирина Клевенская